Архив журнала

Bладимир Никешкин: «Cейчас у нас в разработке дела, о которых заговорят»

Создание Следственного комитета при Генеральной прокуратуре РФ стало, на наш взгляд, одним из самых значительных событий прошлого года. Работа нового правоохранительного органа сразу стала заметна широкой общественности: комитетом было возбуждено несколько громких дел, в том числе и в Удмуртии, где фигурантами выступают известные чиновники, предприниматели, депутаты.

Общественность восприняла такую активность Следственного комитета неоднозначно, да и не только общественность. В самой прокуратуре создание нового органа приняли в штыки. Так, заместитель генерального прокурора России Сабир Кехлеров назвал этот шаг антиконституционным.

Руководитель Управления следственного комитета по Удмуртской Республике Владимир Никешкин признал в интервью журналу «Свое дело», что и для него известие о лишении прокуратуры функций следствия было шоком.

– Владимир Анатольевич, аналитики отмечают, что ваш комитет, в отличие от большинства других силовых структур, довольно активно действует в информационном пространстве: у вас быстро появился собственный сайт в Интернете, вы оперативно предоставляете информацию представителям СМИ. Такая активность связана с желанием показать, что решение о создании комитета было оправданно?

– Вопрос об  оправданности создания Следственного комитета можно рассмотреть с двух позиций. С точки зрения международного права мы обязаны были отделить следствие от надзора. Это было одним из условий вступления в ВТО. И многие российские правозащитники выступали против того, чтобы надзор и следствие были в одном кулаке.

До реформы с согласия прокурора возбуждалось уголовное дело, под его контролем человек привлекался к уголовной ответственности, прокурор же утверждал обвинительное заключение, а его подчиненный поддерживал обвинение в суде. То есть если прокурор сделал ошибку на одном из этапов, то в суде у него уже не было стимула отказаться от обвинения, так как он нес за это персональную ответственность.

Сейчас функции уголовного преследования на досудебной стадии переложены на органы следствия, а за прокурором осталось право на утверждение обвинительного заключения и право в первые сутки отменить постановление о возбуждении уголовного дела.

Хотя, мы считаем, что и тут надо совершенствовать законодательство. На наш взгляд, прокурор не должен вникать в обоснованность возбуждения уголовного дела. Например, нами в выходной день при получении взятки задерживается чиновник. Мы берем его «тепленького» и привлекаем к уголовной ответственности. У нас на руках нет приказа о назначении его на должность, его должностной инструкции и еще массы других документов, которые делают обоснованным возбуждение дела. И может возникнуть следующая ситуация: мы возбуждаем дело, а прокурор по формальным основаниям (так как нет документов, обосновывающих это возбуждение) отменяет постановление. Следовательно, задержанного нам придется отпустить с признанием задержания незаконным и всеми вытекающими оттуда последствиями. Это никак нам не поможет в борьбе с той же коррупцией.

Мы за то, чтобы прокурор мог отменить постановление о возбуждении уголовного дела, но только тогда, когда оно вынесено незаконно. Думаю, что также требует особого совершенствования механизм утверждения обвинительного заключения: прокурору достаточно ограничиться письменным согласием о том, что он согласен с объемом предъявленных обвинений и с квалификацией действий обвиняемого, а утверждать обвинительные заключения должен руководитель следственного органа.

То есть получается, что выделение следственных функций в отдельную структуру в итоге должно привести к более объективному расследованию преступлений. И для обвиняемого стало больше гарантий, что он будет привлечен к ответственности только тогда, когда все на 100% будут уверены в том, что он виновен.

– Надо заметить, что прокуратура не реформировалась очень долго, и даже после распада Союза — это, пожалуй, единственный орган, не подвергшийся реформированию. Почему же некоторые представители прокуратуры так резко высказывались против создания комитета?

– Я отработал в прокуратуре 26 лет, и известие о разделении для меня тоже было шоком. И, конечно, я понимаю, почему прокуратура была против создания Следственного комитета. Потому что следственные функции — это был, наверное, самый сильный и серьезный рычаг в прокуратуре, который давал авторитет и возможность практической реализации задач, которые ставились перед прокуратурой. Можно пугать представлениями, дисциплинарными наказаниями — это все ерунда. Но когда знаешь, что тебя посадят на скамью подсудимых и покажут «небо в клеточку», вот это очень серьезный шаг. А когда у тебя отбирают сильный рычаг — это никому не понравится. Прокуратура — очень сильная структура, многое сделавшая для государства. Наверное, она была единственным органом, которого боялись те, кто нарушает закон. Но думаю, что разделение было правильным шагом, так как времена и подходы меняются.

– В последнее время в Удмуртии появилось много дел, связанных с коррупцией среди чиновников и служащих. С чем, на Ваш взгляд, связана такая активность правоохранительных органов: уровень коррупции в России ведь всегда был высоким, но вот дел уголовных было не очень много?

– Определенный всплеск, может быть, связан с тем, что раньше нас буквально душили показателями: что бы ты ни делал, надо обязательно направить по два дела в суд. Была видимость благополучия и серьезной нагрузки, за счет этого можно было держать штат. Все-таки прокуратура консервативный орган, там больше согласований, проволочек и препонов, нам же руководство из Москвы дало определенную самостоятельность. Пока у нас свобода, поэтому мы сразу взяли в  галоп. Сейчас мы перестали расследовать дела не своей подследственности. У нас освободились силы и время, чтобы расследовать серьезные коррупционные дела и другие должностные преступления. Мы серьезно возвращаемся к раскрытию преступлений прошлых лет, которые пылились на полках, и их просто физически не могли завершить. Мы придерживаемся принципа, что у нас не иссякнет работа, пока мы не раскроем последнее преступление, которое лежит даже в архиве.

– То есть Вы считаете, что стали работать эффективнее?

– Я считаю, что эффективность наша несколько снизилась по сравнению с тем временем, когда следователь и прокурор работали в одной упряжке. Раньше прокурор был заинтересован в раскрытии преступления и привлечении к ответственности всех заподозренных в преступлении лиц, отстаивал интересы следствия, бился в суде. Сейчас у прокурора такого интереса нет, и он, стоящий на формальной точке зрения, не будет делать следствию никаких послаблений.

Что касается положительных результатов нашей работы, то они достигнуты путем неимоверных усилий. Наше основное звено — следователи — несут всю тяжесть реформы. Я их успокаиваю, что это временное явление, что условия труда станут лучше. Сейчас у нас даже нет машин, и иногда работники выезжают на место происшествия на поезде. Тем не менее показатель по убийствам мы держим на том же уровне — 90%. В Удмуртии один из самых высоких в стране показателей по раскрываемости изнасилований — 93%. Думаю, нам удалось достигнуть таких показателей благодаря сохранению кадрового состава. Практически все те, кто работал на следствии, сейчас работают в Следственном комитете. Шесть работников имеют звание «Почетный работник Прокуратуры РФ» и «Заслуженный юрист УР», порядка 60% следователей имеют стаж работы более 10 лет.

Мы будем продолжать серьезную работу по пресечению преступной деятельности в ходе реализации национальных проектов. Сейчас у нас в разработке ряд должностных лиц — это дела, которые еще удивят всю республику, о которых заговорят. И эти дела будут буквально в течение ближайшего времени.

– Может быть, раньше запрещали возбуждать дела на чиновников? То есть правоохранительные органы сами были частью коррупционной машины?

– На следствии я работаю много лет, и за все время практически никакого серьезного давления на меня не было. Раньше были намеки, а последние три года, будучи в должности зампрокурора, я не получал никаких сомнительных предложений, и никто препятствий мне не чинил.

– Тогда как можно объяснить, что после ареста Алексея Закурдаева выяснилось, что о его «преступной» деятельности знали еще с 2003 года? Почему же правоохранительные органы ждали три года?

– С точки зрения обывателя, может быть, дело Закурдаева выглядит именно так, что мы ждали, когда нам дадут разрешение на его арест. Но «знать» — это еще не значит располагать достаточными доказательствами для возбуждения уголовного дела, и чтобы привлечь того же Закурдаева, нужно было провести массу аналитической и оперативной работы. Закурдаев очень непростой человек, и нам было очень трудно. И раньше у нас просто не было веских оснований, чтобы предъявить обвинение.

У нас и сейчас есть данные по чиновникам, которые совершают преступления, но мы пока не можем взять их за руку. Сейчас, возможно, еще дольше придется ждать, чтобы пресечь чью-то преступную деятельность, так как прокуратура идет с нами не в одной связке, а параллельно, хотя задачи у нас одни и те же. Коррупционная система — очень хитрая штука, латентная. Но увеличение числа дел о взяточничестве вовсе не обозначает рост взяточничества. Это значит, что работать мы стали лучше. Поэтому сейчас надо хлопать в ладоши оттого, что мы столько коррупционеров наказываем.

– Из последних так называемых «громких дел» какое можете особо отметить?

– Это дело начальника республиканского УБЭП Быкова. В этом деле заложена «бомба» под всю коррупционную систему. Преступник не был пойман с поличным: его осудили на основании доказательств, которые были добыты в ходе расследования.

Я считаю, что судья проявил высокий профессионализм и гражданское мужество, сочтя доказательства, собранные на предварительном следствии, убедительными. И приговор этот не обжаловал даже осужденный. Говорят, «не пойман — не вор», а вот нет, даже если не пойман, будешь считаться вором. Я считаю, это станет определенным сдерживающим фактором для тех лиц, которые совершают эти преступления.

Могу открыть маленькую тайну о том, как был привлечен к ответственности бывший начальник управления имущественных отношений Кожевников. Ко мне приходили простые граждане с жалобами на него, но уличить его у нас не получалось. Тогда мы совместно с оперативниками разработали план и целенаправленно начали работать, чтобы поймать его с поличным. Это тоже показательный пример: о коррупционном деянии сообщили граждане. Если люди знают о коррупционерах, они должны смело об этом сообщать. Мы ведем разработку и по анонимным сообщениям, и без указания конкретных фактов преступления. Но тут, конечно, надо быть более внимательным и отсеивать истинные жалобы от клеветы.

– Бытует мнение, что у вас есть определенный план, сколько чиновников вам надо посадить. По другим слухам известно, что, например, руководство того или иного ведомства само, так сказать, «сливает» тех, кто «зарвался».

– У нас один план — борьба с коррупцией. Я знаю, что подобные планы есть в ГИБДД, но, считаю, это в корне неправильный посыл: такая система ведет к тому, что ищешь мелких нарушителей — мелюзгу, а киты в это время уходят от ответственности. Нашим девизом стали слова, сказанные Александром Бастрыкиным — главой Следственного комитета при Прокуратуре РФ: «Сегодня мы имеем уникальный шанс создать новую высокоэффективную структуру, в которой профессионализм будет идти рука об руку с такими понятиями, как нравственность, честь и служба отечеству».

– Вы не считаете, что иногда шумихи вокруг того или иного дела оказывается намного больше, чем результата? Или, например, выясняется, что наказание никак не согласуется с нанесенным ущербом. Например, лесник, который получил два года за взятку в три тысячи рублей, и тут же чиновник, бравший в сотни раз больше, получает сопоставимый или даже меньший срок.

– Конечно, чиновник, нанесший казне миллионный ущерб, опаснее. Я всегда говорил, что «беловоротничковая» преступность самая опасная. Коррупционеры подрывают основу экономики, подрывают веру человека в справедливость, к тому же на чиновника тяжелее найти управу и приговор для него иногда бывает мягче.

Но у меня нет прав обжаловать приговор. Мы сейчас выносим предложения в законодательные органы, чтобы следственному органу было разрешено влиять на вынесенный приговор. Мы хотим быть услышанными. Например, следователь, не спавший ночами, расследовавший какое-либо дело, остается недоволен приговором, считая его слишком мягким, имеет право доложить об этом вышестоящей судебной инстанции, которая в свою очередь проверит его доводы и скажет, прав он или нет. Думаю, тогда правосудие будет еще чище. Нами внесены такие предложения через Следственный комитет, и, возможно, их удастся провести через Государственную Думу.

Дела депутатов — особая история. Так, в декабре мы возбудили уголовные дела по четырем депутатам, по трем находятся материалы в производстве. Народные избранники должны быть примером для народа, а они сами являются правонарушителями.

У нас есть пример, когда мы возбудили уголовное дело против депутата, который выпекал хлеб в хлебопекарне. Когда мы возбудили на него уголовное дело, эксперты дали заключение, что он является невменяемым, психически неполноценным человеком, который не может давать полного отчета своим действиям. И этот человек мало того что являлся депутатом, но и в течение пяти лет кормил хлебом целый район. Слава богу, что хлеб оказался нормальным.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *